Империя страха

Глава 12. Империя страха

Духи, вампиры — все это, конечно, страшновато, но прелесть такого страха вот в чем: забываешь, что в конце месяца надо оплатить счет за электричество. Это отдушина от ужаса обыденности.

Стивен Кинг,американский писатель

 

Американцы, будьте бдительны!

Мне казалось, будто я схожу с ума. Не очень-то объяснимое состояние, когда всего лишь сидишь на лавочке у океана, вокруг воркует курортный городок, а на коленях занимательная книжка.

Городок был Дейтона-Бич, штат Флорида.

Книга — «Кристин», один из последних романов Стивена Кинга.

Сначала о городке. Там пришлось переночевать случайно, спасаясь от закрытых для советских журналистов зон. Снял гостиничный номер, вышел к океану оглядеться.

Берега не было. Пляжа тоже. То есть присутствовало и то, и другое, но серебристые крупинки песка, жемчужные осколки ракушек, зелень травки — вся эта архаика, именуемая природой, была погребена под полутораметровым слоем листовой стали и лака.

Все побережье, как саранча, покрывали автомашины. Люди загорали на крышах автомашин. Люди закусывали в автомашинах. Прямого соприкосновения человека с землей не наблюдалось.

Вдоль кромки прибоя медленно ползли в обе стороны два ряда автомашин. Водители разглядывали водителей, пассажиры — пассажиров. Человеческие головы в оконцах казались украшением к автомобилю, привинченным за дополнительную цену. Что-то вроде лишней фары.

Моторизованная до унижения всего живого Америка отдыхала.

Потом я узнал, что Дейтона-Бич — своего рода мекка тех, кто помешан на любви к своим четырехколесным друзьям. Что каждый март здесь устраивают авто- и мотогонки. Что мотоциклетные банды «ангелов ада» оккупируют на эти дни все отели и пивнушки.

А на дворе как раз был март.

Ночью и утром колонны автокентавров продолжали свой ленивый променад по пляжу. Благодаря роману Кинга одного я уже знал в лицо. Точнее — в радиатор. Мимо меня катал взад-вперед искореженный, изъеденный ржавчиной «Плимут-фьюри» 1958 года выпуска с прыщавым бледным парнишкой за рулем. Семнадцатилетний Арни Каннингхэм прогуливал свою подругу.

Только Арни да я знали жуткую правду. Его «Плимут-фьюри», его битая, дряхлая Кристин, как он звал свой автомобиль... живое существо! Да, именно так! Более того: в зловещем мире, где жизнь и смерть — все на колесах, человеческая плоть незримо сообщалась с металлом карбюратора, цилиндров, картера, как органы одного существа.

У них одна кровь. Одна энергия.

Вот почему, чем больше катал Арни свою Кристин по улицам, тем краше она становилась. Спидометр крутился назад, сбрасывая километры и годы. Ржавчина уступала место сверкающему лаку. Вмятины выправлялись сами собой, словно невидимая рука выстукивала их резиновым молотком.

Кристин вытягивала соки из Арни, обрекая парня на безумную, всепожирающую любовь к себе. Стальное чудище готовилось к расправе с недругами Арни. К сокрушению мира в его семье. К фантасмагорической охоте на его девушку, когда — лишь рев мотора, визг тормозов да стоны истлевших трупов, вцепившихся в руль...

Кусок металла ревновал и ненавидел. Человеку же не оставалось ничего, кроме обожествления этого металла.

В курортном городке Дейтона-Бич я читал роман Стивена Кинга «Кристин». Когда рассказал об этом автору, тот звучно, от души расхохотался.

Из нашей беседы:

— Я читал и думал: как все-таки безупречно точна ваша философская аллегория автомобильной цивилизации Америки. Мотор на колесах грабит сердца американцев?

— Убежден в этом. Автомобиль дал нам кое-что в смысле новой мифологии, какого-то вклада в национальную культуру. Но отнял намного больше, чем дал. С другой стороны, что бы мы делали без автомобиля? Америка — страна гигантская, и она объединила себя не рельсами, а бетоном. Но автомобиль превратился в фетиш. Если в 17 лет у тебя его нет, пусть в кредит,— значит, ты вроде бы не живешь.

Какое-то зло гнездится, скажем, в том же Нью-Йорке, где из конца в конец вряд ли доберешься — как раз из-за перенасыщения машинами. Посмотрите на нью-йоркских таксистов. Они водят свои желтые коробки на колесах, как иные солдаты воюют — автоматически, без мысли, с покорным отчаянием. И это еще один символ того, что сделал с нами Его Величество Автомобиль. — Сюжеты ваших книг нередко обгоняют технический прогресс. Замечаете ли вы влияние технотронной цивилизации на развитие культуры? В частности, на процесс литературного творчества?

— Пока не пришел к выводу на этот счет. Давайте скажем так: все эти компьютеры, электронные «обработчики слов», они, конечно, что-то делают с нами... Сегодня люди думают не так, как, скажем, до изобретения атомобиля. Он преобразовал и наше представление о мире, и само наше мышление.

Но как? Спросите меня через десять лет—может быть, скажу.

Пока только знаю: влияние неоспоримо. Это как если бы подмешать нечто к питьевой воде. С людьми будет что-то происходить, а что? Время покажет. У меня есть электронный «обработчик слов», но я лишь редактирую на нем, выправляю рукопись. Писать на телевизионном экране мне тяжело — уж очень непохоже на то, как привык работать. Обычно сижу за пишущей машинкой...

Стивен Кинг сидит за пишущей машинкой с начала семидесятых годов. Причем с фантастическим успехом. Писатель молод, а у него уже вышло более десяти книг. Их общий тираж проломил потолок книгоиздательских рекордов Запада — свыше 40 миллионов экземпляров! В любом аэропорту, газетном киоске, в любом универмаге выстроились кинговские шеренги: «Кэрри», «Свечение», «Мертвая зона», «Воспламеняющая взглядом», «Куджо», «Разные сезоны», «Кристин», «Кладбище домашних животных»...

Отошел американец от киоска, взглянул на киноафишу — и тут Кинг. Голливуд голодным коршуном набрасывается на очередной сюжет и в два-три месяца упаковывает его в целлулоид. Подсчитано, что после Чарльза Диккенса никого столько не экранизировали, как Кинга.

Последние десять лет без этого имени немыслим и любой список бестселлеров. Новинку тех дней — «Кладбище домашних животных» — оставалась там несколько месяцев.

Если где-то в литературной рубрике газеты темно от восклицательных знаков, значит, речь о Кинге. Точнее — вопль.

«Что может быть лучше доброго смачного ужаса?!! Стивен Кинг — король этого мрачного искусства потемок!!! Он запугал миллионы людей — запугает и вас!!!»

Любопытно, что Кинга хлопают по плечу только в качестве мэтра литературы ужасов. Певца мистического, иррационального, чуть ли не оккультного. С этой критикой скрещиваются перья тех литераторов, кто при упоминании Кинга делает брезгливую мину:

— Чтиво для зала ожидания! Чертовщина под соусом насилия!

Иначе говоря, писателя носят на руках и топчут примерно за одно и то же. Но если присмотреться, к ужасам не сводятся все особенности его творчества. Именем Кинга как бы играют в пинг-понг. Отвлекают внимание читающей публики, не давая ей заприметить то глубокое и тревожное, что оправлено у Кинга в леденящие душу эффекты.

Надо сразу признать: писатель охотно подставляет себя под критические удары. Он часто свинчивает сюжеты из деталей тех же конструкторских наборов, какими пользуются сочинители так называемых «вокзальных романов». Более того, их авторы даже могли бы кое чему у Кинга поучиться. Патология и насилие доходят в иных его книгах до шизофренического накала. Скажем, в «Куджо», по сути, нет ничего, кроме клинически верного описаания сцен, где бешеный сенбернар рвет на куски и вкусно гложет одного персонажа за другим.

 

И все-таки не этими кошмарами интересен Стивен Кинг. Совсем не этим. Советские читатели, познакомившиеся с романом «Мертвая зона», могли убедиться: детективная интрига, неисследованные явления человеческой психики — все это лишь скорлупа, из которой выклевывается на свет главное, истинно кинговское.

Герою «Мертвой зоны» Джонни Смиту не так уж трудно предотвратить воцарение в Америке президента-фашиста. Смит наделен сверхъестественным даром провидения.

Но еще чудеснее, думается, дар самого Стивена Кинга. На своем рентгеновском снимке Америки недавнего прошлого писатель зорко замечает метастазы нацизма, торжествующую ухмылку реальных «смеющихся тигров». Опознать угрозу, успеть крикнуть фучиковское «Люди, будьте бдительны!» — это сегодня в Америке, пожалуй, не менее удивительная редкость, чем экстрасенсорное восприятие.

Беседа с Кингом утвердила меня в этой мысли.

— Вот здесь у меня два отзыва советских критиков на вашу «Мертвую зону». Они прилагают большие старания, чтобы как-то определить жанр, в котором вы работаете. Один говорит: это родниковой чистоты научная фантастика. Другой говорит: это смешение жанров, тут и ужасы, и философская аллегория, и детектив. Последнему критику кажется, будто вы продолжаете традиции Вашингтона Ирвинга, Стивенсона, Веркора, Воннегута, Ингмара Бергмана... А вы сами как бы определили свой жанр?

— «Мертвая зона», думаю, научная фантастика. Книгу, правда, почему-то представили у нас на премию «Уорлд фэнтази». Ее присуждают за литературу ужасов, оккультные фантасмагории — за такие вот штуки. Попросил жюри снять книгу с конкурса. Мой герой может заглянуть в будущее, но причина тому совсем не метафизическая. Мальчиком он упал и ушиб голову. Что-то случилось у него с мозгом. Иначе говоря, из сюжета следует: это не деяние господа, здесь происходит что-то физиологическое.

Читатель, думаю, ставит себя на место Джимми Смита. Если тот обладает такими способностями, что, если они появятся у меня? Да-да, у меня!

Когда я писал «Мертвую зону», у нас в штате Мэн, где я живу, был один губернатор, его избрали как независимого. То есть он не принадлежал ни к одной партии. Моя жена называла его «человеком на лошади». Прискакал как бы ниоткуда. И заявил: «Я тут вам все устрою. Только слушайте меня. Изберите меня губернатором, а я все улажу». Народ поверил. Оказалось же... Не хочу сейчас вдаваться в детали, поскольку он уже умер. Во всяком случае, губернатор зашел в своей безнравственности довольно далеко. И я подумал: а что если такой человек станет нашим президентом? Писать книгу было очень интересно...

— Говорят, был период, когда вы зачехлили пишущую машинку и с головой ушли в избирательную кампанию сенатора Гэри Харта. Почему?

— Думал, что он мог бы победить Рейгана и тем самым преподнести прекрасный подарок человечеству. Тогда Рейган стал бы политиком в отставке и потерял бы доступ к власти.

— Что вам так не нравится в Рейгане?

— Он несдержан. Не очень-то толков, когда дело касается свежих идей. Не проявляет подлинного интереса к переговорам, которые бы поставили под контроль галоп вооружений. Затопил Европу орудием в то время, когда всем нам ясно: оружие — единственная вещь, которая человечеству не нужна. Его политика за рубежом выдержана в духе «дипломатии канонерок». Нет-нет, он прекрасный президент для меня как для капиталиста! Всё прекрасно с акциями и биржевыми курсами, с этим у меня все в порядке. Но я не хочу лишить своих детей шанса стать взрослыми, понимаете?

Настало время перемен. Под этим я отнюдь не подразумеваю, что мы, американцы, вдруг станем агнцами и заблеем: «Относитесь к нам хорошо, а уж мы сложим оружие и будем уповать только на доверие!» Нет, Гэри Харт, например, выступал за крепкую оборону. Однако он был больше заинтересован в разумной оборонной политике в отличие от «звездных войн», атомных бомб в космосе и прочего дерьма. Харт был заинтересован в том, чтобы помочь людям без достатка. Рейган же бежит от таких сломя голову.

— В «Кристин» ваш Роланд Лебей говорит: «Если кто-нибудь спросит вас, парни, что худо в этом мире, назовите тогда три зла: врачи, коммунисты и ниггеры-радикалы. Из трех — «комми» хуже всего...» Конечно, это просто болтовня одного из персонажей. Но нет ли, на ваш взгляд, подобных настроений у правящей верхушки страны? То есть когда ненависть к «комми» ставят впереди всего?

- Есть, и в изобилии. Из таких настроений выжал себе поддержку Рейган, когда его избрали в 1980-м. В этом заключен его призыз к иррациональному, игра в святого. А иррациональное никогда к добру не ведет вне зависимости от того, кто этим увлекается. Нет сомнений: нам навязывают настоящую, остервенелую, как бы ее назвать... коммунизмофобию. Ее, знаете, лелеют, пестуют, искусственно вскармливают...

 

 

Крушение «мира, каким мы его знаем»

 

Если бы это интервью Кинга каким-то чудодейственным способом, скажем, путем телепатии — на американских репортеров в Москве я не надеюсь — дошло до Соединенных Штатов, миллионы поклонников «короля ужасов» онемели бы от изумления. Вот была бы сенсация!

Ведь Стивен Кинг — в некотором смысле человек-невидимка.

Его авторское «я» скрыто, закручено-заверчено в бушующий вокруг него тайфун бульварной критики. С ее преобладающей точки зрения, он — полугений, но тоже бульварный. Еще один умелец стращать, только посноровистее других. Конечно, читатель поумнее видит: Кинг за гуманизм против бездуховности, за мир против ядерной зимней ночи, за нравственность против «смеющихся тигров», куклуксклановцев, нацистов и прочей нечисти всех мастей.

Но Стивен Кинг — гневный обвинитель рейгановской администрации? Трезвый наблюдатель американской политической сцены? Противник «коммунизмофобии»?

Убежден: такой Стивен Кинг Америке неизвестен.

В библиотечных архивах я не сумел найти ни одного журнального интервью с писателем. Есть несколько его собственных статей о проблемах детектива. И есть огромное количество его портретов — в вычурных, мрачных позах, с фиолетовой подсветкой лица снизу вверх, с раскрашенными киноварью, словно налитыми кровью, волчьими глазами.

Мэтр устрашения блюдет свой «имидж», образ, или кто-то блюдет за него.

Позднее, когда мы стали на «ты» с Кей Макколи, его литературным агентом, она рассказала, что к Кингу стоят в очереди за интервью десятки репортеров, и американских, и из-за рубежа. Не знаю, почему Кинг согласился беседу с советским журналистом. Правда, за меня просили влиятельные американские друзья. Ho главное, думаю, в том самом, чего нe распознать в портретах с волчьими глазами. В неизвестном Стивене Кинге. В его непредвзятой общественно-политической позиции, в уважении к стране социализма, к ее культуре и научно-техническим достижениям.

Кое-какие приметы таких настроений я нашел в обойденной вниманием рецензентов, полузабытой публицистической книге Кинга «Танец смерти».

На первый взгляд, это гимн фильмам и литературе ужасов. Автор пересказывает содержание сотен таких кинолент и книг, цитирует диалоги героев, ссылается на теорию катарсиса и «репетицию читателем собственной смерти». В конце книги — список двухсот произведений такого жанра, где звездочкой помечены его «самые любимые». Кинг прекрасно знает свою среду обитания.

Но «Танец смерти» любопытен другим. Он открывается главой «4 октября 1957 года» — о великом потрясении, пережитом автором в юности. О том, что пробудило в нем интерес к общественной психологии страха.

Десятилетним мальчишкой Стив сидел на дневном киносеансе и наслаждался космической бойней в популярном тогда боевике «Земля против летающих тарелок». Внезапно показ прервали. На сцене появился потрясенный директор кинотеатра. «Хочу сообщить... — сказал он срывающимся голосом. — Русские запустили космический сателлит. Они назвали его... спутником».

Стив испытал в этот миг только то, что он должен был испытать,— парализующий, как удар тока, страх. «Мы были детьми, -пишет он,— мы листали книжки комиксов, где наш вояка Кейси вышибал зубы у несчетного числа северокорейцев. Мы были детьми, у кого на глазах Ричард Карсон ловил каждый вечер тысячи шпионов-«комми» в телевизионном сериале «У меня было три жизни»...»

Детское сознание было отравлено ложью о «русской угрозе». Спутник предстал перед Стивом той самой киношной летающей тарелкой, которая атакует Землю.

Но одновременно случилось и другое, куда более важное. Развалилось то, что Стивен Кинг называет «миром, каким мы его знаем». Рухнули пропагандистские стереотипы, в плену которых живет-поживает обыватель. Монополия Америки на мировое всесилие, на роль пионера-первопроходца — это осталось в доспутниковой эре.

Вьетнам завершил сокрушение «мира, каким мы его знаем», излечение отравленного сознания. В университете городка Ороно, штат Мэн, Кинг пишет дерзкие колонки в студенческую газету, шагает в рядах антивоенных демонстраций.

После окончания университета на работу по профессии — преподавателем — устроиться не смог. Из-за тех колонок? Кто знает... «Я стирал простыни в заводской прачечной за доллар 60 пенсов в час и писал «Кэрри» на кухне прицепного автовагончика. Дочка, которой был тогда всего годик, одевалась в нищенское тряпье. Годом раньше я обвенчался с женой Табитой во взятом напрокат костюме, он был велик на несколько размеров...»

Из нашей беседы:

— Это о той поре вы пишете в «Танце смерти»: «Я курил наркотики, но не так уж часто»?

— Было. В свое время курил и глотал разную дрянь — но это в прошлом...

Весной 1973 года издательство «Даблдей» выпустило роман «Кэрри». Его сюжет напоминает «Воспламеняющую взглядом» - история девочки, которая находит защиту от людской жестокости в свое удивительном даре.

Стивен Кинг и его жена Табита наконец получили возможность стать писателями-профессионалами.

Но Кинг не забыл, как он вырвался из «мира, каким мы его знаем». Некоторыми своими книгами он стремится ускорить прозрение других.

— Меня поражает одно несоответствие,— говорю я. - Вот вы — один из популярнейших писателей Запада. По вашим книгам выходит один кассовый фильм за другим. Но американская критика — а она неизменно благоволит к успеху — относится к вам, я бы сказал, с огляцкой. Она, критика, обнаруживает вдохновение в новом варианте «Дракулы», а вот в Стивене Кинге ей что-то остро не нравится. Как вы думаете, что?

— Надо сказать, меня больше волнует оценка моих книг, чем поставленных по ним фильмов. К фильмам я, как правило, не имею никакого отношения, кроме конечно, продажи авторских прав. Наши студии одержимы идеей перекроить все на свой лад. Это работа для идиотов...

Вообще же отношение к популярности у нас такое: если книга нравится многим, значит, она не может быть особенно хороша. Вроде бы потакает низменному вкусу толпы. У нас бытует элитарная концепция: только изощренный мозг, дескать, оценит изощренное произведение. Критерий «высокого искусства» — оно будто бы существует для единиц. И, действительно, не много у нас людей посещают, скажем, музеи, чтобы взглянуть лишний раз на гениальные полотна и скульптуры.

Да, мои работы на редкость популярны. Сам буквально ошеломлен этим. Не особенно понимаю этот феномен. Хотел бы думать, что сделал все, что было в моих силах, как писатель. Что был честен. Не нагородил лжи. Пронес своих героев по страницам, так сказать, чистыми руками...

— Как считаете, откуда такой интерес массовой культуры к ужасному, сверхъестественному? И почему сегодня? Есть ли социальные причины, вызывающие духов и поднимающие мертвецов из могил?

— Во многом это эскапизм. Духи, вампиры, да и «второе зрение» — все это, конечно, страшновато, но прелесть такого страха вот в чем: забываешь, что в конце месяца надо опла тить счет за электричество. Понимаете, что я имею в виду? Это отдушина от ужаса обыденности.

Кроме того, заявляет о себе жажда прикоснуться к тому, что таится за границей пяти чувств. Присущий обывателю поиск жизни после смерти. Когда кинорежиссер Стэнли Кубрик снимал «Свечение», он позвонил мне и говорит: «А знаешь, в твоем сюжете уйма оптимизма». — «Почему?» — изумился я. —«Потому что, если есть духи и призраки — значит, мы не умрем». В сущности, массовая культура в ее потустороннем варианте — это своего рода гражданская, светская религия.

— В рассказе «Кукурузные дети» — по нему тоже вышел фильм — вы исследуете влияние религии на человеческую психику. Я, например, убежден: религия при Рейгане играет все более опасную политическую роль. Не тревожит ли вас то, что происходит в этом смысле в стране?

— Моя точка зрения такая. Не знаю, согласитесь вы или нет, но в любой церкви позади того места, где стоит священник, есть комнатка, полная оружия. Рано или поздно святой отец распахнет эту дверку и скажет: «Каждый берет по ружью! Мы сейчас застрелим такого-то во славу господа!» Вот к чему ведет религия — рано или поздно кто-то приставит вам к виску дуло. Многие из этих опасений я вложил в новеллу «Кукурузные дети»...

Между прочим, я воспитывался в очень религиозной семье. Приемлю многое из религиозной этики и философии. Но даже сам Христос сказал: «И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят, на углах улиц останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми... Войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись...»

Каждый раз, когда я вижу этого парня Джерри Фолуэлла (лидер ультрареакционной клерикальной организации «Моральное большинство».— В. С.) и других типов, проповедующих миллионам людей, мне хочется сказать им: «Затворите дверь и помолитесь!»

Рейган вылезает под телекамеры и молится. А ведь он не был в церкви много лет. Что за лицемер! Просто невероятно...

— Если бы я спросил, от чего вам, мастеру ужасного, самому бывает страшно до мурашек, что бы вы назвали?

— Если говорить о личном, то больше всего боюсь, как бы у меня не умер ребенок. Опасаюсь также, что террористическая группа может захватить большой город, использовать для шантажа ядерную бомбу. Но больше всего, наверное, боюсь ядерного конца света.

— Думаете, есть основания опасаться?

— Если мы, я имею в виду человечество, не будем предельно осмотрительны, можем прикончить самих себя в какие-нибудь ближайшие десять—двенадцать лет. Мы явно менее осторожны сегодня по сравнению с теми временами, когда я был ребенком. В мире сейчас много деятелей, потрясающих кулаками и восклицающих: «Ну-ка, иди сюда, я тебе...» Это называют дипломатией.

— Есть сообщения, что Пентагон выделил 6 миллионов долларов на исследование военных аспектов экстрасенсорного восприятия, столь милого вашему сердцу. На какие мысли наводит такое развитие событий?

— Их там, в пятиграннике, интересует любая лабораторная колба, где можно сварить взрывчатку. Печальная логика состоит, однако, в том, что рано или поздно другая сторона вынуждена догонять нас по ассортименту орудий уничтожения. Меня лично глубоко расстраивает, что экстрасенсорное восприятие загоняют в траншею. Напротив, надо бы объединить усилия, чтобы наука побыстрее разобралась в этом явлении. У меня, вы знаете, есть книга, а теперь и фильм «Воспламеняющая взглядом» — о попытках военного применения пирокинеза. Ужасные эксперименты властей, о которых там рассказано, действительно имели место в той или иной форме. В 50-х годах наши военные скормили группе американцев ЛСД (сильнодействующий психотропный препарат.— B.C.), не сказав им об этом, — просто чтобы посмотреть, что получится. Один сошел с ума и бросился с небоскреба...

— «Литературная газета» опубликовала ваш рассказ, где игрушечные солдатики устраивают не совсем игрушечный ядерный взрыв в квартире. Откуда у вас эта идея?

— О, «Поле боя»! Это из комиксов. Видели наши комиксы — книжки в картинках? Там на последней странице печатают объявления: за столько-то долларов вам пришлют набор пластмассовых солдатиков. Позднее я подумал: а что если бы они оказались живыми? В рассказе есть одна мысль, имеющая отношение к сегодняшней политике. Чтобы уничтожить противника, надо выставить его злодеем. Тогда это вроде бы не предосудительное деяние, а благо — людям помогли отделаться от какой-то гадости. Понимаете?

— На рынке полно игрушек, развивающих склонность к насилию. Честно говоря, от насилия душно и в иных ваших книгах.

— Что до игрушек, то в американских магазинах они куда более миролюбивы, чем, скажем, в Англии, Франции... А вообще отвечу вам вот что. Мне 36 лет. Как у нас говорят, послевоенное дитя, единичка в "буме деторождаемости". Нас целое поколение. Пока я рос, формировался как личность, меня непрерывно купали в море насилия. Насилие в военных кинокартинах. Насилие в вестернах. Насилие в «ящике» - телевизионные сериалы о гангстерах, о частных сыщиках. Стреляют в каждого. Кругом кровь, кровь, кровь...

Даже новости на экране были ужасны. Тогда, в конце пятидесятых, я просыпался каждое утро с леденящей мыслью: еще немного — и! конец света!

— Вы говорите о «холодной войне»?

— О ней, о «холодной». Но в шестидесятых — начале семидесятых те, кто был вскормлен насилием, бросились в другую сторону. Возникло «поколение любви», пошли «цветочные дети», хиппи... Мы хотели порвать с официальной политикой. Протестовали против войны во Вьетнаме.

— Реакция на насилие?        

— Именно. Мне кажется, это ставит под вопрос теорию, будто жестокость массовой культуры обязательно порождает жестокую молодежь.

— Узнаете «холодную войну» в сегодняшней атмосфере Америки?

— Сходство есть. Конечно, есть. Только, кажется мне, сейчас все более широко расползлось и стало более опасным...

Об общественной опасности и предупреждает писатель Стивен Кинг. Дерзко современный, внешне обманчивый, сложный. И, несмотря на свою популярность, — вот ведь парадокс! — Америке неизвестный.

 

Источник: Владимир Симонов, "Чем дышишь, Америка?" (Издательство Агентства печати Новости (АПН), Москва, 1987, тираж 100 000 экз.)