Вход
Опрос
Ваш любимый персонаж книги
Всего голосов: 42
Green must be seen
НЕИЗВЕСТНЫЙ СТИВЕН КИНГ
Владимир СИМОНОВ
НЕИЗВЕСТНЫЙ СТИВЕН КИНГ
(ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА, 29 августа 1984 года, N 35)
Советские читатели недавно познакомились с новым именем в сегодняшней литературе США. Журнал «Иностранная литература» опубликовал роман Стивена Кинга «Мертвая зона». Произведение вызвало большой интерес и оживленные споры.
Мне казалось, что я схожу с ума. Не очень-то объяснимое состояние, когда всего лишь сидишь на лавочке у океана, вокруг воркует курортный городок, а на коленях занимательная книжка. Городок был Дейтона-Бич, в штате Флорида. Книга — «Кристин», один из последних романов Стивена Кинга.
Унижение автомобилем
Сначала о городке. Там пришлось переночевать случайно, спасаясь от закрытых для советских журналистов зон. Снял гостиничный номер и вышел к океану оглядеться.
Берега не было. Пляжа тоже. То есть присутствовало и то, и другое, но серебристые крупинки песка, жемчужные осколки ракушек, зелень травки — вся эта архаика, именуемая природой, быта погребена под полутораметровым слоем листовой стали и лака.
Все побережье, как саранча, покрывали автомашины. Люди загорали на крышах автомашин. Люди закусывали в автомашинах. Прямого соприкосновения человека с землей не наблюдалось. Вдоль кромки прибоя медленно ползли в обе стороны два ряда автомашин. Водители разглядывали водителей, пассажиры - пассажиров. Человеческие головы в оконцах казались украшением автомобиля, привинченным за дополнительную цену. Что-то вроде лишней фары.
Моторизованная до унижения всего живого Америка отдыхала.
Потом я узнал, что Дейтона-Бич — своего рода американская Мекка тех, кто помешан на любви к своим четырёхколесным друзьям. Что каждый март здесь устраивают авто- и мотогонки. Что мотоциклетные банды «ангелов ада» оккупируют на эти дни все отели и пивнушки.
А на дворе как раз был март.
Ночью и утром колонны автокентавров продолжали свой ленивый променад по пляжу. Однако благодаря роману Кинга одного я уже знал в лицо. Точнее — в радиатор. Мимо меня катал взад-вперед искореженный, изъеденный ржавчиной «Плимут-фьюри» 1958 года выпуска с прыщавым бледным парнишкой за рулем. Семнадцатилетний Арни Каннингхэм прогуливал свою подругу.
Жуткая правда состояла в том, что его «Плимут-фьюри», его битая, дряхлая Кристин, как он звал свой автомобиль... живое существо! Да, именно так! Более того: в зловещем мире, где жизнь и смерть — всё на колесах, человеческая плоть незримо сообщается с металлом карбюратора, цилиндров, картера, как органы одного существа.
У них одна кровь. Одна энергия.
Кристин вытягивала соки из Арни, обрекая парня на безумную, всепожирающую любовь к себе. Кусок металла ревновал и ненавидел. Человеку же не оставалось ничего, кроме обожествления этого металла.
В курортном городке Дейтона-Бич я читал роман Стивена Кинга «Кристин». Когда рассказал об этом автору, тот звучно, от души расхохотался.
Из нашей беседы:
— Я читал и думал, как всё-таки безупречно точна ваша философская аллегория автомобильной цивилизации Америки. Мотор на колесах грабит сердца американцев?
— Убежден в этом. Автомобиль дал нам кое-что в смысле новой мифологии, какого-то вклада в национальную культуру. Но отнял намного больше, чем дал. С другой
стороны, что бы мы делали без автомобиля? Америка — страна гигантская, и она объединила себя не рельсами, а бетоном. Но автомобиль превратился с фетиш. Если в 17 лет у тебя его нет, пусть в кредит, — значит, ты вроде бы не живешь.
Какое-то фундаментальное зло гнездится, скажем, в том же Нью-Йорке, где из конца в конец вряд ли доберешься — как раз из-за перенасыщения машинами.
И это еще один символ того, что сделал с нами Его Величество Автомобиль.
— Сюжеты ваших книг нередко обгоняют технический прогресс. Замечаете ли вы влияние технотронной цивилизации на развитие культуры? В частности, на процесс литературного творчества?
— Пока не пришел к выводу на этот счёт. Давайте скажем так: все эти компьютеры, электронные «обработчики слов» что-то делают с нами... Сегодня люди думают не так, как, скажем, до изобретения автомобиля. Он преобразовал и наше представление о мире, и само наше мышление.
Американцы, будьте бдительны!
Стивен Кинг сидит за пишущей машинкой с начала семидесятых годов. Причем с фантастическим успехом. Сегодня у Зб-летнего писателя вышло 9 книг, общий тираж которых проломил потолок книгоиздательских рекордов Запада — 40 миллионов экземпляров! В любом аэропорту, газетном киоске и универмаге выстроились кинговские шеренги: «Кэрри», «Светящийся», «Мертвая зона», «Несущая огонь», «Куджо», «Разные сезоны», «Кристин», «Кладбище домашних животных»...
Голливуд голодным коршуном набрасывается на очередной сюжет и в два-три месяца упаковывает его в целлулоид. Подсчитано, что после Чарлза Диккенса никого столько не экранизировали, как Кинга.
Последние десять лет без этого имени немыслим и любой список бестселлеров. Недавняя новинка — «Кладбище домашних животных» держится в нем уже несколько месяцев.
Если где-то в литературной рубрике газеты темно от восклицательных знаков — значит, речь о Кинге. Точнее — вопль.
«Что может быть лучше доброго смачного ужаса?!! Стивен Кинг — король этого мрачного искусства потемок!!! Он запугал миллионы людей — запугает и вас!!!»
Любопытно, что Кинга хлопают по плечу только в качестве мэтра литературы ужасов. Певца мистического, иррационального, чуть ли не оккультного. С этой критикой скрещиваются перья тех литераторов, кто при упоминании Кинга делает брезгливую мину: «Чтиво для зала ожидания! Чертовщина под соусом насилия!»
Иначе говоря, писателя носят на руках и топчут примерно за одно и то же. Однако, если присмотреться, к ужасному не сводятся все особенности его творчества.
Надо сразу признать: писатель охотно подставляет себя под критические удары. Он часто свинчивает сюжеты из деталей тех же конструкторских наборов, какими пользуются сочинители так называемых «вокзальных романов». Более того, их авторы даже могли бы кое-чему у Кинга поучиться. Патология и насилие доходят в иных его книгах до шизофренического накала. Скажем, в «Куджо», по сути, нет ничего, кроме клинически верного описания сцен, где бешеный сенбернар рвет на куски и
«вкусно» гложет одного персонажа за другим.
И все-таки не этими кошмарами интересен Стивен Кинг. Совсем не этим. Советские читатели, познакомившиеся недавно с романом «Мертвая зона», могли убедиться: детективная интрига, неисследованные явления человеческой психики — все это лишь скорлупа, из которой выклевывается на свет главное, истинно кинговское.
Герою «Мертвой зоны» Джонни Смиту не так уж трудно предотвратить воцарение в Америке президента-фашиста. Смит наделен сверхъестественным даром провидения. Но еще чудеснее, думается, дар самого Стивена Кинга. На своем рентгеновском снимке Америки недавнего прошлого писатель зорко замечает тени опасной фашизации, торжествующую ухмылку реальных «смеющихся тигров». Опознать угрозу, успеть крикнуть фучиковское «Люди, будьте бдительны!» — это сегодня в Америке, пожалуй, не менее поразительная редкость, чем экстрасенсорное восприятие.
Беседа с Кингом утвердила меня в этой мысли.
— Вот здесь у меня два отзыва советских критиков на вашу «Мертвую зону». Они прилагают большие старания, чтобы как-то определить жанр, в котором вы работаете. Один говорит: эта родниковой чистоты научная фантастика. Другой говорит: это смешение жанров, тут и ужасы, и философская аллегория, и детектив. Последнему критику кажется, будто вы продолжаете традиции Вашингтона Ирвинга, Стивенсона, Веркора, Воннегута, Ингмара Бергмана... А вы сами как бы определили свой жанр?
— «Мертвая зона», думаю, научная фантастика. Книгу, правда, почему-то представили у нас на премию «Уорлд фэнтази». Ее дают за литературу ужасов, оккультные фантасмагории — за такие вот штуки. Попросил жюри снять книгу с конкурса. Мой герой может заглянуть в будущее, но причина тому совсем не метафизическая. Мальчиком он упал и ушиб голову. Что-то случилось у него с мозгом. Иначе говоря, из сюжета следует: это не деяние господа, здесь происходит что-то физиологическое.
Когда я писал «Мертвую зону», у нас в штате Мэн, где я живу, был один губернатор. Его избрали как независимого. То есть он не принадлежал ни к одной партии. Моя жена называла его «человеком на лошади». Прискакал как бы ниоткуда. И вот этот деятель заявил: «Я тут вам все устрою. Только слушайте меня. Изберите меня губернатором, и я все улажу». Народ поверил. И я подумал: «А что если такой человек станет нашим президентом?» Писать книгу было очень интересно...
— Говорят, был период, когда вы зачехлили пишущую машинку и с головой ушли в избирательную кампанию сенатора Гэри Харта. Почему?
— Думаю, он мог бы победить Рейгана и тем самым преподнести прекрасный подарок человечеству. Тогда Рейган станет политиком в отставке и потеряет доступ к власти.
— Что вам так не нравится в Рейгане?
— Он несдержан. Не очень-то толков, когда дело касается свежих идей. Не проявляет никакого подлинного интереса к переговорам, которые поставили бы под контроль галоп вооружений. Завалил Европу оружием, в то время когда всем нам ясно: оружие — единственная вещь, которая человечеству не нужна. Его политика за рубежом выдержана в духе «дипломатии канонерок». Нет-нет, он прекрасный президент для меня как для капиталиста! Все прекрасно с акциями и биржевыми курсами, с этим у меня всё в порядке. Но я не хочу лишить своих детей шанса стать взрослыми, понимаете?
Настало время перемен. Под этим я отнюдь не подразумеваю. что мы, американцы, вдруг станем агнцами и заблеем: «Относитесь к нам хорошо, а уж мы сложим оружие и будем уповать только на доверие!» Нет, Гэри Харт, например, выступает за крепкую оборону. Однако он больше заинтересован в разумной оборонной политике в отличие от «звездных войн», атомных бомб в космосе и прочего дерьма. Харт заинтересован в том, чтобы помочь людям без достатка. Рейган же бежит от таких сломя голову.
— В «Кристин» ваш Роланд Лебей говорит: «Если кто-нибудь когда-нибудь спросит вас, парни, что худо в этом мире, назовите тогда три зла: врачи, коммунисты и ниггеры-радикалы. Из трех «комми» хуже всего...» Конечно, это просто болтовня одного из персонажей. Но нет ли, на ваш взгляд, подобных настроений у правящей верхушки страны? То есть когда ненависть к «комми» ставят впереди всего?
— Есть, и в изобилии. Из таких настроений выжал се6е поддержку Рейган, когда его избрали в 1980-м. В этом заключен его призыв к иррациональному. А иррациональное никогда к добру не ведет вне зависимости от того, кто этим увлекается. Нет сомнений: нам навязывают настоящую, остервенелую, как бы ее назвать... коммунизмофобию. Ее, знаете, лелеют, пестуют, искусственно вскармливают...
Крушение «мира, каким мы его знаем»
Если бы это интервью Кинга каким-то чудодейственным способом, скажем, путем телепатии — на американских собкоров в Москве я неё надеюсь, — дошло до Штатов, миллионы поклонников «короля ужасов» онемели бы от изумления. Вот была бы сенсация!
Ведь Стивен Кинг — в некотором смысле человек-невидимка.
Его авторское «я» скрыто, закручено-заверчено в бушующий вокруг него тайфун бульварной критики. С ее преобладающей точки зрения, он — полугений, но бульварный. Еще один умелец стращать, только посноровистее других.
Конечно, читатель поумнее видит: Кинг — за гуманизм против бездуховности, за мир против ядерной зимней ночи, за нравственность против «смеющихся тигров», куклуксклановцев, нацистов и прочей нечисти всех мастей.
Но Стивен Кинг — гневный обвинитель рейгановской администрации? Трезвый наблюдатель американской политической сцены? Противник «коммунизмофобии»?
Убежден: такой Стивен Кинг Америке неизвестен.
В библиотечных архивах я не сумел найти ни одного журнального интервью с писателем. Есть несколько его собственных статей о проблемах детектива. И есть огромное
количество его портретов — в вычурных, мрачных позах, с фиолетовой подсветкой лица, с раскрашенными киноварью, словно налитыми кровью, волчьими глазами. Мэтр устрашения блюдет свой «имидж». Или кто-то блюдет за него.
Позднее, когда мы стали на «ты» с Кей Макколи, его литературным агентом, она рассказала, что к Кингу стоят в очередь за интервью 35 репортеров, и американских, и из-за рубежа. Надежды у них мало. Не знаю, почему Кинг согласился на беседу с советским журналистом.
Правда, за меня просили влиятельные американские друзья. Но главное, думаю, в том самом, чего не распознать в портретах с волчьими глазами. В неизвестном Стивене Кинге. В его непредвзятой общественно-политической позиции, в уважении к стране социализма, к ее культуре и научно-техническим достижениям.
Кингу интересно, что он интересен нам.
Кое-какие приметы таких настроений я нашел в обойденной вниманием рецензентов, полузабытой публицистической книге Кинга «Танец смерти». На первый взгляд это
гимн фильмам и литературе ужасов.
Однако «Танец смерти» любопытен другим. Он открывается главой «4 октября 1957 года» — о великом потрясении, пережитом автором в детстве. О том, что пробудило
в нем интерес к общественной психологии страха. Десятилетним мальчишкой Стив сидел на дневном киносеансе и наслаждался космической бойней в популярном тогда боевике «Земля против летающих тарелок». Внезапно показ прервали. На сцене появился потрясённый директор кинотеатра. «Хочу сообщить... — сказал он срывающимся голосом. — Русские запустили космический сателлит. Они назвали его... спутником».
Стив испытал в этот миг только то, что он должен был испытать, — парализующий, как удар тока, страх. «Мы были детьми, — пишет он, — которые листали книжки комиксов, где наш вояка Кейси вышибал зубы у несчетного числа северокорейцев. Мы были детьми, у кого на глазах Ричард Карсон ловил каждый вечер тысячи шпионов-«комми» в телевизионном сериале «У меня было три жизни...»
Детское сознание было отравлено ложью о «русской угрозе». Спутник предстал перед Стивом той самой киношной летающей тарелкой, которая атакует землю.
Но одновременно случилось и другое, куда более важное. Развалилось то, что Стивен Кинг называет «миром, каким мы его знаем». Рухнули пропагандистские стереотипы, в плену которых живет-поживает обыватель. Монополия Америки на мировое всесилие, на дух «пионеров»-первопроходцев - это осталось в доспутниковой эре.
Вьетнам завершил сокрушение «мира, каким мы его знаем», излечение отравленного сознания. В университете городка Ороно, штат Мэн, Кинг пишет дерзкие колонки в
студенческую газету, шагает в рядах антивоенных демонстраций.
После окончания университета на работу по профессии — преподавателем — устроиться не смог. Из-за тех колонок? Кто знает... «Я стирал простыни в заводской прачечной за доллар 60 центов в час и писал «Кэрри» на кухне прицепного автовагончика. Дочка, которой был тогда всего годик, носила нищенские тряпки. Годом раньше я обвенчался с женой Табитой в взятом напрокат костюме, он был велик на несколько размеров...»
Весной 1973 года издательство «Даблдей» выпустило роман «Кэрри». Его сюжет напоминает «Несущую огонь» — история девочки, которая находит защиту от людской жестокости в удивительном даре воспламенять взглядом предметы.
Стивен Кинг и его жена Табита наконец получили возможность стать писателями-профессионалами...
Но Кинг не забыл, как он вырвался из «мира, каким мы его знаем». Некоторыми своими книгами он стремится ускорить прозрение других.
— Меня поражает одно несоответствие, — говорю я. — Вот вы — один из популярнейших писателей Запада. По вашим книгам выходит один кассовый фильм за другим.
Хотя американская критика — а она неизменно благоволит успеху — относится к вам, я бы сказал, с оглядкой. Она обнаруживает вдохновение в новом варианте «Дракулы», а вот в Стивене Кинге ей что-то остро не нравится. Как вы думаете, что?
— Надо сказать, меня больше волнует оценка моих книг, чем поставленных по ним фильмов. К фильмам я, как правило, не имею никакого отношения, кроме, конечно,
продажи авторских прав. Наши студии одержимы идеей перекроить все на свой лад. Это работа для идиотов...
Да, мои работы на редкость популярны. Сам буквально ошеломлён этим. Не особенно понимаю этот феномен... Хотел бы думать, что сделал все, что было в моих силах, как писатель. Что был честен. Не нагородил лжи. Что я нес своих героев по страницам, так сказать, чистыми руками...
«Разливанное море насилия»
— Как считаете, откуда такой интерес массовой культуры к ужасному, сверхъестественному? И почему сегодня? Есть ли социальные причины, возбуждающие духов и поднимающие мертвецов из могил?
— Во многом это эскапизм. Духи, вампиры, да и «второе зрение» — все это, конечно, страшновато, но прелесть такого страха вот в чем: забываешь, что в конце месяца надо оплатить счёт за электричество. Понимаете, что я имею в виду? Это отдушина от ужаса обыденности.
Кроме того, заявляет о себе жажда прикоснуться к тому, что таится за границей пяти чувств. Присущий обывателю поиск жизни после смерти. В сущности, массовая культура в ее потустороннем варианте —— это своего рода гражданская светская религия.
— В рассказе «Кукурузные дети» — по нему тоже недавно вышел фильм — вы исследуете влияние религии на человеческую психику. Я, например, убежден: религия при
Рейгане играет все более опасную политическую роль. Не тревожит ли вас то, что происходит в этом смысле в стране?
— Между прочим, я воспитывался в очень религиозной семье. Приемлю многое из религиозной этики и философии. Но даже сам Христос сказал: «И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят, на углах улиц останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми... Войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись...»
Каждый раз, когда я вижу этого парня, Джерри Фолуэлла (лидер ультрареакционной клерикальной организации «Моральное большинство». — В. С.) и других типов, проповедующих миллионам людей, мне хочется сказать им: «Затворите дверь и помолитесь!» Рейган вылезает под телекамеры и молится. А ведь он не был в церкви года два. Что за лицемер! Просто невероятно...
— Если бы я спросил, отчего вам, мастеру ужасного, самому бывает страшно до мурашек, что бы вы назвали?
— Если говорить о личном, то больше всего боюсь, как бы у меня не умер ребенок. Опасаюсь также, что террористическая группа может захватить большой город, использовав для шантажа ядерную бомбу. Но больше всего, наверное, боюсь ядерного конца света.
— Думаете, есть основания опасаться?
— Если мы, я имею в виду человечество, не будем предельно осмотрительны, можем прикончить самих себя в какие-нибудь ближайшие десять—двенадцать лет. Мы явно
менее осторожны сегодня по сравнению с теми временами, когда я был ребенком. В мире сейчас много деятелей, потрясающих кулаками и восклицающих: «Ну-ка, иди сюда, я тебе...» Это называют дипломатией.
— Есть сообщения, что Пентагом выделил 6 миллионов долларов на исследование военных аспектов экстрасенсорного восприятия, столь милого вашему сердцу. На какие мысли наводит такое развитие событий?
— Их там, в пятиграннике, интересует любая лабораторная колба, куда можно положить взрывчатку. Меня лично глубоко расстраивает, что экстрасенсорное восприятие загоняют в траншею. Напротив, надо бы объединить усилия, чтобы наука побыстрее разобралась в этом явлении.
— «Литературная газета» опубликовала ваш рассказ, где игрушечные солдатики устраивают не совсем игрушечный ядерный взрыв в квартире. Откуда у вас эта идея?
— О, «Поле боя»! Она — из комиксов, Вы видели наши комиксы — книжки в картинках? Там на последней странице печатают объявления: за столько-то долларов пришлют набор пластмассовых солдатиков. Позднее я подумал: а что, если бы они оказались живыми?
— На рынке полно игрушек, развивающих скоонность к насилию. Честно говоря, от насилия душно и в иных ваших книгах.
— Отвечу вам вот что. Мне 36 лет. Как у нас говорят, послевоенное дитя, единичка в «буме деторождаемости». Нас целое поколение. Пока я рос, формировался как личность, меня непрерывно купали в разливанном море насилия. Насилие в военных кинокартинах. Насилие в вестернах. Насилие в «ящике» - телевизионные сериалы о гангстеризме, о частных сыщиках. Стреляют в каждого. Кругом кровь, кровь.
— Вы говорите о «холодной войне»?
— О ней, о «холодной». Но в шестидесятых — начале семидесятых те, кто был вскормлен насилием, бросились в другую сторону. Возникло «поколение любви», пошли «цветочные дети», «хиппи»... Мы хотели порвать с официальной политикой. Протестовали против войны во Вьетнаме.
— Узнаете ли «холодную войну» в сегодняшней атмосфере Америки?
— Сходство есть. Да, конечно, есть. Только, кажется мне, сейчас все более широко расползлось и стало более опасным...
Об общественной опасности и предупреждает писатель Стивен Кинг. Дерзко современный, внешне обманчивый, сложный, И, несмотря на свою популярность, — вот ведь парадокс, — Америке неизвестный.
Автор романа «Несущая огонь» сам несет факел бдительности.
НЬЮ-ЙОРК
«ВТОРОЕ ЗРЕНИЕ»
А. ЗВЕРЕВ
«ВТОРОЕ ЗРЕНИЕ»
(Иностранная литература, 1984, N1)
Новое имя открывают для себя наши читатели, и есть смысл предварить знакомство небольшими пояснениями, поскольку роман Кинга почти наверняка вызовет дискуссию, как всегда происходит с его книгами в США.
Стивен Кинг (род. в 1947 г.) завоевал успех и популярность стремительно: уже первые его книги возбудили немалый интерес, и все, что он писал в дальнейшем, сразу оказывалось в центре внимания, побуждая к суждениям самым крайним - и восторженным и уничижительным. Подобная амплитуда оценок сама по себе очень красноречива - ведь о явлениях простых и самоочевидных не спорят. А у Кинга, несмотря на великое множество приверженцев, и сегодня остаются ожесточенные противники, отказывающиеся признать его писателем серьезным или хотя бы характерным для современных США. И чем несомненнее авторитет Кинга у широкой читательской аудитории, тем язвительнее становится тон отзывов влиятельных американских критиков, за редкими исключениями рассматривающих его творчество как достояние «массовой культуры» с ее установками на пустую сенсационность и низкопробные эффекты.
Так было после романа Кинга «Светящийся» (1977), экранизированного Стэнли Кубриком и закрепившего за автором репутацию одного из самых читаемых современных американских прозаиков. Так было и после других романов Кинга «Позиция» (1978), «Мертвая зона» (1979), «Несущая огонь» (1980), «Кристина» (1983).
В какой-то мере можно понять ту, мягко говоря, сдержанность, которая обычно чувствуется в критических откликах на произведения Кинга. И дело не только в том, что при всей одаренности этого писателя его творческий почерк еще не установился: мелодраматическая концовка «Мертвой зоны» — лучшее тому подтверждение. Кинг и впрямь делает определенные уступки шаблонам, распространенным в американской «литературе для миллионов». Он слишком заботится о занимательности интриги, нередко жертвуя при этом многомерностью характеров и глубиной разработки коллизий. Он чересчур пристрастен к изображению всякого рода патологии и жестокости, порою живописуемых в таких выразительных подробностях, что невольно закрадывается сомнение: да полно, стремился ли писатель обличить и осудить или, может быть, просто потакал нездоровому обывательскому интересу к «темным» сторонам будничности?
Промахи Кинга, что называется, видны невооруженным глазом, но несколько настороженное отношение к нему критики порождается главным образом не ими. Подозрительной выглядит сама легкая предсказуемость бума, возникающего вокруг каждой его книги, - эти броские рекламные объявления, появляющиеся в газетах еще за месяц-другой до публикации, эти огромные тиражи. Ни для кого не секрет, насколько тесно породнены в США литература и коммерция. Битва за читателя не прекращается ни на минуту, и лишь редко побеждает в ней настоящая проза. Большой литературе непросто выдерживать конкуренцию со стороны всевозможных более или менее искусных поделок, эксплуатирующих модную тематику или раболепно следующих убогим запросам публики, которая привыкла к шпионским боевикам и душещипательным историям из жизни кинозвезд. В подобной ситуации писательская удача, измеряемая количеством проданных экземпляров, парадоксальным образом становится не показателем значимости произведения, а гораздо чаще только свидетельством особой приспособляемости к невзыскательным вкусам.
Кингу выпало в полной мере испытать на себе последствия такого парадокса. Было бы, конечно, преувеличением назвать его просто жертвой тех нелепостей и уродств, которые почитаются нормой вещей на американском книжном рынке, — он и сам охотно учитывает существующие здесь «правила игры». Но намного несправедливее было бы причислить Кинга к поставщикам скоропреходящих литературных сенсаций лишь на том основании, что его книги пользуются большим успехом. Намного несправедливее было бы не заметить значительности проблем, возникающих в романах Кинга, и жгучей актуальности исследуемых им конфликтов, пусть даже и дает себя почувствовать — подчас ощутимо — стремление писателя непременно обеспечить своим книгам престижную строку в списке бестселлеров,
Это раз за разом удается Кингу, и раз за разом критика бьется над объяснением причин. Всего проще и соблазнительнее свести дело к популярности жанров, в которых работает писатель, Но что это за жанры? Споры начинаются уже отсюда. Научная фантастика? Детектив? Так называемая «литература ужасов»? Или философская аллегория, а может быть, и беллетризованная эссеистика, касающаяся некоторых остродискуссионных вопросов современной науки? Или, наконец, картина повседневной американской действительности последних лет, только выполненная не в формах самой жизни, а в форме гротеска, иносказания, притчи?
Для каждого такого определения найдутся свои доводы в романах Кинга. И каждое из них, видимо, будет недостаточным, потому что, как правило, у Кинга смешаны элементы самых разных жанров. Как раз смелость соединения этих на первый взгляд несочетаемых элементов во многом объясняет и своеобразие прозы Кинга, и неоднозначность ее читательского восприятия.
Та же «Мертвая зона» может быть прочитана и как захватывающий детектив, и как повествование о тайнах парапсихологии, и как рассказ о стоическом мужестве человека, вернувшегося к полноценной жизни, хотя его положение выглядело безнадежным, и даже как специфическая хроника политической истории США 70-х годов. Такой синтез очень типичен для Кинга. В его лучших произведениях достигнута настолько высокая стелень концентрации содержания, что затруднительным становится всякое однозначное определение их творческой природы.
Несомненно одно: Кингу тесны рамки романа, достоверно и опознаваемо передающего течение будней, и у него обязательно присутствует момент художественного допущения, условности. Поначалу считалось, что это та же самая условность, какую мы встречаем у Рэя Брэдбери или Айзека Азимова. Но неправомерность подобного отождествления стала ясна довольно быстро. Не говоря уже о том, что у Кинга действие происходит не на иных планетах, а в гуще обыденности, сами описываемые им ситуации отличаются от тех, какие возникают в «Марсианских хрониках» Брэдбери или азимовском «Конце вечности». Точнее сказать, они иначе сконструированы — так, чтобы, невзирая на условность, нас не покидало ощущение реальности происходящего, доподлинности картин, которые перед нами проходят.
«Несущей огонь» Кинг предпослал эпиграф из романа Брэдбери «451° по Фаренгейту»: «И было так приятно гореть». Перекличка основных мотивов двух книг бросается в глаза, но они построены по-разному. У Брэдбери — типичная антиутопия или, как он сам выразился, «реальность, доведенная до абсурда». А у Кинга? Он рассказывает
историю восьмилетней девочки, чей сосредоточенный взгляд способен возжигать пламя. От этого взгляда запылает рассердивший ее своим «упрямством» плюшевый медвежонок. В конце романа от этого взгляда запылают постройки экспериментального центра, где разрабатывается программа, призванная использовать с военными целями новую энергию разрушения.
Невероятно? Да нет, не совсем, Редкий и страшный дар, которым наделена маленькая героиня романа, действительно отмечен и получил на языке парапсихологов особое название: пирокинез, И вот что самое любопытное: даже читатель, впервые узнавший об этом загадочном феномене из романа Кинга, едва ли сочтет книгу чистым вымыслом. Наоборот, трудно избавиться от чувства, что Кинг показал события, если и не происходившие реально, то обладающие высокой степенью вероятности — как жестокая угроза человечеству.
Суть дела не в тех свидетельствах о пирокинезе, которые Кинг упомянул в авторском послесловии. Компетенция специалистов — судить, насколько соответствуют сегодняшним научным представлениям постоянно совершаемые Кингом экскурсы в область экстрасенсорной перцепции, пока еще далеко не понятой в своем происхождении и возможностях. Но не может возникнуть и тени сомнения: эти экскурсы предпринимаются не ради того, чтобы поиграть на нынешнем ажиотаже вокруг таинственных явлений человеческой психики.
Эти феномены вызывают у Кинга стойкий интерес прежде всего по той причине, что за ними с удивительной наглядностью обнаруживаются некоторые социальные тенденции, внушающие писателю законную тревогу. И если не искать у Кинга каких-то ошеломляющих откровений относительно тех или иных скрытых свойств сознания, если освободить его книги от присущего им налета мистики, окажется, что они всегда основаны на доподлинных явлениях общественной жизни Запада, которые незачем «доводить до абсурда», используя прием гротескного заострения. Ведь такие явления ясно выступили как реальность мира, в котором мы живем. И Кинг стремится им противостоять — точно так же, как пытался, используя свой дар ясновидения, предотвратить катастрофу герой «Мертвой зоны» Джонни Смит.
Наделяя своих персонажей «вторым зрением», Кинг точно бы обретает его и сам, и его лучшие романы полны предчувствия угроз, в которых человечество должно отдавать себе отчет, чтобы они не осуществились.
Как же его назвать, это «второе зрение» Стивена Кинга? Фантазией? Наверное, да — только фантазией особого типа. Мы помним, как у испанца Луиса Гевары, а потом у Лесажа хромой бес Асмодей срывал крыши домов, позволяя студенту Клеофасу быть в курсе всех секретов обитателей города, которые поражались его осве домленности. Помним Рипа ван Винкля, героя новеллы американского романтика Вашингтона Ирвинга, - хлебнув крепкого зелья, этот персонаж проспал двадцать лет и не узнал родных краев после пробуждения. Помним рассказанную Стивенсоном странную историю о докторе Джекиле и мистере Хайде, его двойнике, сосредоточившем в себе все то низменное и жестокое, что скрывалось в тайниках души благородного и обходительного джентльмена. Все эти мотивы прямо или опосредованно отзовутся в «Мертвой зоне», убеждая, что Кинг унаследовал одну из самых старых и прочных литературных традиций,
А если искать аналогий, более близких к нам по времени, то и они обнаружатся в изобилии. Как тут не назвать поэтичную и глубокую повесть болгарского прозаика Павла Вежинова «Барьер», где та же, что и у персонажей Кинга, психическая неординарность становится емкой метафорой человеческой разделенности, создаваемой
конфликтом мечты и усталого равнодушия, романтики и своекорыстия. Как не упомянуть некоторые фильмы Ингмара Бергмана с их житейски немотивированными озарениями героев, с этими властно вырывающимися из подсознания импульсами, которые словно переносят в иную, им одним доступную реальность персонажей «Другого лица» и «Персоны».
Да и другие ассоциации возникают над страницами Кинга едва ли не сразу же. Это и француз Веркор, чей роман-эссе «Люди или животные» проложил дорогу литературе, впрямую обращающейся к проблематике, сегодня активно осваиваемой научным знанием. Это и англичанин Колин Уилсон, и японец Кобо Абэ, и соотечественник Кинга Курт Воннегут....
Разные творческие индивидуальности, разные художественные устремления, да и объективные возможности у каждого из названных писателей тоже разные, хотя бы по масштабу дарований. Но явление, обозначившееся в их творчестве, по сути, едино — и, думается, весьма знаменательно. В век науки появилась литература, сближающая с наукой по характеру своих интересов, по содержанию анализируемых ею проблем. Фантазия рождается как обобщение фактов, добытых наукой, и как попытка — другой
вопрос, насколько успешная, —— на основе таких фактов достичь понимания существенных процессов сегодняшней жизни, ее близких и отдаленных перспектив. Обостряется потребность во «втором зрении». Уже давно это не просто литературный прием.
Произведения Кинга принадлежат этой литературе. И подтверждается такой вывод вовсе не обилием экстрасенсов в его романах, не приверженностью автора к чудесам тепепатии и ко всему комплексу проблем парапсихологии. Разумеется, тут не просто художественная условность, и все же для понимания Кинга такие мотивы важны не более, чем, например, важна для понимания романов Воннегута планета Тральфамедор, где развернуто действие ряда эпизодов «Бойни номер пять» и «Сирен Титана». Воннегут показывает Тральфамадор лишь как логическое завершение тех процессов сплошной механизации сознания, которые происходят здесь и сейчас, в сегодняшнем капиталистическом обществе. Так и у Кинга ясновидение героев снова и снова позволяет им различить за кажущимся спокойствием будничного американского быта действие жестоких, антигуманных сил, грозящих разрушить фундаментальные основы нравственности, человечности, разумности.
И как бы нас ни увлекали вторжения Кинга в таинственную сферу экстрасенсорной перцепции, для самого писателя они прежде всего являются способом опознания реальных опасностей, которые создает стихия этической вседозволенности, и безудержная милитаризация, и деятельность новоявленных приверженцев фашизма, и политический авантюризм, пренебрегающий жизненными интересами человечества.
Перед читателем «Мертвой зоны» пройдут многие ключевые события американской жизни минувшего десятилетия. Бесславный конец войны во Вьетнаме, уотергейтский скандал, обострение социальных противоречий и, как ответная реакция, усиление неоконсервативных веяний, инфляция, политические кризисы, вакханалия насилия —
все это в конечном итоге и определяет атмосферу романа, решающим образом воздействуя и на позицию, избранную героем, на его этический выбор, приведший к
трагическому финалу.
Наивно убеждение Джонни Смита, будто ему в одиночку дано остановить «смеющегося тигра», который рвется к президентскому креслу, чтобы насаждать в Америке порядки, мало чем отличающиеся от установлений третьего рейха, и едва ли могут быть оправданы избранные героем Кинга средства противодействия. Но отнюдь не
грезой больного сознания Джонни Смита является настойчиво преследующее его ощущение, что весь общественный климат нынешней Америки необычайно благоприятен для таких вот «смеющихся тигров», чье торжество означало бы непоправимое бедствие для американского народа, да, вероятно, и для каждого жителя земли. Только кажется, будто Джонни «выпал из времени», существуя в призрачном и нереальном мире телепатических видений. На самом деле он постигает самую суть конфликтов, характерных для Америки наших дней.
И поэтому «Мертвая зона» воспринимается в первую очередь как книга, заключающая в себе социальное предупреждение.
На него нельзя не откликнуться.
СТИВЕН КИНГ. МЕРТВАЯ ЗОНА
В.ИВАШЕВА
СТИВЕН КИНГ. МЕРТВАЯ ЗОНА
("Современная художественная литература за рубежом", 1981, N4)
«Мертвая зона» — не первый бестселлер прозаика Стивена Кинга, автора еще четырех романов, два из которых — «Светящийся» (1977, экранизирован Стенли Кубриком) и «Позиция» (1978) — привлекли к себе внимание широких читательских кругов.
Определить жанр этой книги нелегко. Проще всего было бы сказать, что речь идет о превосходно построенном и волнующем произведении научной фантастики, но это определение повело бы читателя по неверному пути, направив его мысль в ложное русло.
Происходящее в романе может показаться (и, вероятно, покажется) читателям, незнакомым с явлениями "clairvoyance” (в просторечии — дара предвидения) в биоэнергетике или, как ее называют за рубежом, парапсихологии, фантастическим. Между тем отнюдь не секрет, что способность предвидения, которой обладают некоторые люди (их обычно называют «экстрасенсы»), подтверждена множеством наблюдений, зарегистрированных учеными, как зарубежными, так и отечественными, а вовсе не зиждется на мистической основе, как и способность к телепатии (передаче и приему мыслей на расстоянии), знакомая еще более широкому кругу людей.
Впрочем, дар ясновидения, обнаруженный героем нового романа С. Кинга Джонни Смитом (как и пятилетним мальчиком Дэнни — персонажем более ранней книги прозаика — «Светящийся») при необыкновенных, но далеко не сверхъестественных обстоятельствах, не исчерпывает значения изображенных в книге явлений. Местами он контрастно высвечивает политические мотивы, звучащие в книге (в особенности к ее концу), хотя в «Заметке от автора» эти мотивы Кингом опровергаются, а имеющиеся в романе политические аллюзии объявляются вымышленными.
«Мертвая зона» не может быть причислена к произведениям развлекательной литературы: художественное достоинство образов, созданных автором, несомненно. Сдержанный драматизм повествования, тонкость лирических мотивов и психологических экскурсов, экономность художественных средств выдают одаренного прозаика, обладающего вкусом и чувством меры.
К моменту окончания школы и получения аттестата Джонни Смит, сын мастера-строителя и фанатично религиозной истерички, перед смертью впавшей в безумие, полностью забыл об одном эпизоде, приключившемся с ним в школьные годы. Во время катания на коньках маленький мальчик упал и расшиб голову, но быстро поправился. Свидетелями этого события оно было скоро забыто, старшие о нем даже не узнали. Вскоре Джонни обнаружил странную способность — глядя на человека, видеть то, что этому человеку предстояло испытать и пережить, — но и это осталось без внимания и никем не было учтено. С. Кинг намекает на связь внезапных «провидений» Джонни и его детской травмы. И связь эта как негатив проявляется лишь к концу обширного повествования.
Проходят годы, и мальчик Джонни становится студентом, а потом привлекательным, веселым и уравновешенным молодым учителем.
...Возвращаясь со свидания с полюбившейся ему девушкой, Сейрой Крэкнел, на которой он собирается женится, Джонни попадает в автомобильную катастрофу; с проломленным черепом в бессознательном состоянии его доставляют в медицинский центр региона. Умелые руки хирургов спасают Джонни жизнь, но он остается в коматозном состоянии и сознание не возвращается к нему в течение четырех с половиной лет; в конце концов даже родители теряют всякую надежду. Сначала безутешная, Сейра выходит замуж за человека, обещающего сделать блестящую политическую карьеру. Однако, когда все надежды уже потеряны, больной внезапно выходит из комы и пробуждается к жизни... Похудевший и побледневший, измученный, но не утративший умственных способностей, Джон Смит выходит из больницы, предварительно поразив нескольких представительниц больничного персонала и врача Вейзака, ставшего его другом, неожиданным «видением» того, что с ними должно произойти или уже происходит.
Так, ухаживающим за ним сестрам он говорит о том, что с ними должно случиться в ближайшем будущем. Прикоснувшись к руке доктора Вейзака, сообщает тому, что его мать, считавшаяся погибшей в Варшаве во время фашистской оккупации Польши, на самом деле жива и нашла себе пристанище в Канаде, где она носит фамилию ее нового мужа... Индукцией в каждом случае служит прикосновение, которое словно поражает Джона током, открывая его внутреннему взору картины будущего...
«Починенного» Джонни, способного нормально двигаться и жить, вернувшись к труду, родители везут из больницы под родной кров. Он огорчен потерей Сейры, но считает ее поступок естественным и справедливым и готовится вернуться к работе педагога. В текст повествования Кинг очень сдержанно вводит как бы мимолетную информацию о происходящем в США: один президент сменил другого, у власти Джеральд Форд. Джонни поначалу не может поверить в реальность «уотергейтского дела»... Политические события его интересуют и волнуют.
Но дар ясновидения, проявленный Джоном помимо его воли, вызывает целую цепь событий и откликов, неблагоприятных для героя: обыватель хочет видеть в нем афериста и обманщика, а администрация школы, где работает Джон, боясь «общественного мнения», с ним расстается... Тем не менее слух о его «предсказаниях» и способностях распространяется широко, провоцируя зачастую нежелательную для Джона необходимость «ввязываться» в конфликты повседневности. Так, вызванный шерифом отдаленного от его дома штата, молодой человек находит преступника, безнаказанно совершающего одно страшное убийство за другим. При этом Джон действует не по образцам опытных сыщиков, а лишь по подсказке своего необыкновенного дара.
Большое впечатление на окружающих производит предупреждение, сделанное Джоном Смитом своему патрону Чэтсуорту — состоятельному предпринимателю, сына которого Джон успешно обучает чтению, преодолевая психологические трудности, испытываемые юношей. Предупредив о пожаре, который должен возникнуть ночью в местном ресторане, где будет происходить выпускной вечер, — пожаре, вызванном грозой, — Джонни спасает десятки молодых жизней, в том числе жизнь Чака Чэтсуорта.
Щедро вознагражденный отцом своего ученика, Смит как будто достигает апогея своей славы экстрасенса. Ему ничто не угрожает, м-р Чэтсуорт всячески покровительствует ему, невзирая на враждебное отношение к молодому наставнику местной элиты — тех же недоверчивых обывателей, не желающих поверить в то, что происходит на их глазах.
Но именно здесь, со второй части романа (озаглавленной Кингом «Смеющийся тигр»), готовится развязка, идет к концу необыкновенная жизнь человека, едва достигшего зрелого возраста.
Если ясновидение Джонни, при всей его непривычности, выглядит вполне правомерным в рамках сегодняшней художественной литературы допущением, то сюжетная мотивированность финала романа представляется спорной. Сам же финал может быть расшифрован по-разному и неоднозначно.
На жизненном пути Джонни встречает человека, о котором читатель знает давно, не подозревая, однако, его функции в структуре романа. Это Грег Стиллсон — зверь в человеческом облике, садист и убийца с задатками фашиста, стремящийся занять командные позиции в Вашингтоне, а впоследствии пост президента. Встретившись с Грегом, Джонни инстинктивно ощущает исходящее от него активное зло, но лишен возможности действовать по своему обычному методу, лишен возможности раскрыть перед людьми его подлинный — страшный — облик «смеющегося тигра».
В Стиллсоне Джон видит врага человечества, однако методика борьбы для героя нова: никогда еще он не действовал, отвечая насилием на насилие... Ему мешает пелена, застилающая глаза. Пелена эта сопутствует тщательным приготовлениям Джонни к убийству Стиллсона, осуществить которое персонаж намерен в разгар предвыборной кампании этого рокового для Америки и американцев «кандидата». Читатель узнает о «затемнениях» в видениях Джонни; представляется, однако, надуманной и запоздавшей мотивировка этих симптомов: образовавшуюся в мозгу Джонни «мертвую зону» автор романа объявляет результатом раковой опухоли, которая должна привести к летальному исходу.
Символичен ли столь осложняющий существование главного героя романа барьер, (т. е. связан ли он с социально-психологической природой впервые открывающегося персонажу реального феномена — фатального продвижения «веселого тигра» по ступеням государственной власти), или Кинг имел в виду психофизиологический барьер, часто возникавший в сознании его героя во время его видений, ответить не так просто. Но когда же родилась страшная болезнь, как могли не заметить ее доктора? Медленное течение роковой болезни не убеждает. Не убеждает потому, что ранее автор романа подробнейшим образом описывал обследования, проводимые в медицинском центре над мозгом необычного пациента. Или писатель, растянув историю Джонни на четыреста страниц, не знал, как ее кончить? Едва ли...
Намеренно запутывая финал своей книги, Кинг тем не менее очень явственно выделил на последних ее страницах мысль, помогающую понять основу его многосложного замысла. Дар, которым наделен Джонни, становится средством раскрытия далеко запрятанного в подтекст социального предупреждения.
Символична кульминационная сцена романа: Грег Стиллсон — человек-зверь, человек-садист — хватает на руки крошечного ребенка и загораживается его тельцем от пули мстителя, увидевшего его, Стиллсона, подлинный чудовищный облик. Воплощение многих пороков, Стиллсон — страшная угроза всему человечеству, и в его образе автор показывает лицо той опасности, какую несет миру неофашизм.
В заключающем книгу письме обреченного Джонни отцу, датированном 1979 годом, ясновидец называет вещи своими именами: последнее видение Джонни имеет уже глобальное значение. Джонни видит Грега Стиллсона — веселящегося изверга — на посту президента США. «Когда именно в будущем, я сказать не могу,— пишет он. — Может быть, через четырнадцать, в лучшем случае — через восемнадцать лет... И если Стиллсон станет президентом, международная ситуация, и без того крайне напряженная, неизмеримо ухудшится... Он кончит тем, что приблизит всемирную ядерную войну. И война эта — короткая и кровавая — затронет не одну и не две нации...» Даже четыре, даже два года отсрочки ядерного апокалипсиса Джонни считает стоящими отчаянных усилий, отчаянной борьбы. Два года на то, чтобы человечество могло одуматься...
Финальная сцена романа конструктивно не связана с этими видениями и этим страшным предупреждением. Сейра на могиле человека, которого никогда не переставала любить, — грустный и, как всегда у Стивена Кинга, сдержанный итог, глубоко человечный и лиричный. Он заставляет читателя задуматься над смыслом книги и смыслом нелегко прожитой жизни ее героя.
СРАЖЕНИЕ
СРАЖЕНИЕ
Редакторское послесловие
(Юный техник, 1981, N10)
Любители фантастики знают, насколько отличается солнечный, яркий мир будущего в рассказах, повестях, романах советских мастеров этого жанра от книг писателей Запада, в которых так часто будущее представляется мрачным и жестоким. Сюжеты их произведений становятся как бы продолжением того мира, где они живут, где царят
жестокость и насилие, где нагнетается военная истерия. Часто фантастические произведения становятся беспощадной сатирой на окружающую действительность.
Сатиричен и рассказ «Сражение», который вы прочитали. Автор нашел для осуждения насилия любопытный и парадоксальный прием: игрушки. Миллионы игрушечных ракет, самолетов, подводных лодок выпускаются сегодня в Америке, с детства приучая ребят к мысли о войне. И вот эти милитаристские суперкибернетические игрушки в жестоком мире Америки будущего вступают в сражение с наемным убийцей. Погибает всего один убийца, разрушается один набор милитаристских игрушек, но мир равнодушия и жестокости этого и не замечает. И завод продолжает штамповать «сундучки», которые пробуждают в ребятах будущих «зеленых беретов», наемников, таких же, как Реншо.